– Отец, мы воины!
– Укажи нам место в бою!
Что им ответить? Что еще дети? Что владеть оружием еще почти не умеют и в бою они скорее помеха, чем помощь? Что им бы спрятаться, пока всё не кончится?
Не оскорбляй своих сыновей такими словами, король Диор.
– Да, мальчики. Да, вы уже воины. И слушайте первый мой приказ.
Подобрались. Плечи развернули. И впрямь воины… только вот мечи вдвое легче обычных и ростом едва до груди.
– Я вам приказываю: охраняйте свою сестру и мать.
– Свою сестру, – тихо говорит Нимлот. «Любимая, опомнись. Ты нужна нашим детям. Мать не может бросить…»
«Сейчас каждый воин на счету. А дети – дети выросли. Об Эльвинг позаботится Галадриэль. А мальчики о ком угодно позаботятся сами».
«Я прошу тебя… я приказываю тебе!..»
«Я не твой воин, король Диор. Приказывай другим. Я поступлю так, как мне велит сердце».
«Это безумие. Пощади меня, Нимлот! Я не смогу сражаться – и следить, чтобы тебя не убили!»
«Тебе не придется следить. Я не возьму меч, мое оружие – лук. Я буду в безопасности, но несколькими врагами у тебя станет меньше».
Звон серебристых звеньев кольчуги – в другой день его назвали бы мелодичным, но сейчас сердце сжимается от него. Высокий шлем на шелковой волне волос – в другой день это было бы красиво, но сейчас страшно.
Диор отворачивается.
У короля Дориата чересчур много забот, чтобы позволить себе переживать из-за одного не-лишнего воина.
Слишком лишнего воина.
Они жмутся друг к другу. Гул битвы близится, эхом бьется о своды пещер.
Бьется.
Разбивается на тысячи смертоносных осколков.
Они сжимаются от страха. Сжимается кольцо битвы. Сжимают тонкие руки шкатулку. Ту самую. Плотно закрытую, словно страшно самим взглянуть на Камень, из-за которого льется кровь.
Сжимают пальцы рукояти мечей.
И хоть не видишь битвы, но слышишь властный крик:
«Не вмешиваться! Он мой!»
Отца нашел Келегорм.
– Лорд Келеборн.
– Что, ма…
Он осекается. Недетски сдвинуты брови. Недетская решимость в глазах. Уже не «мальчики».
– Лорд Келеборн, нужна твоя помощь.
– Я слушаю.
– Сильмарил надо унести!
– Он не должен достаться!
– Но если мы выйдем, нас увидят.
– Нападут!
– Поэтому мы решили…
– Сначала выйдет большой отряд…
– Мы возьмем ларец…
– … пустой!
– На нас нападут…
– И вот тогда вы…
– Ведь ты выведешь их…
– Совсем мало охраны, но лучшие бойцы!
– Погонятся за нами, а вас…
– …не заметят.
– Ведь ты поведешь их?
– Да, мои лорды. Я поведу их.
Диор оставил с ними немало воинов. Это хорошо. Это очень заметный отряд. За такой приманкой непременно погонятся.
– Мальчики, уведите их глубже в лес – и бросайтесь врассыпную. Все до одного. Это наш лес, он нам поможет. Вы меня поняли?
Две головы одновременно кивают.
– Мальчики… мои лорды. Я прошу вас – уцелейте.
Один молча кивает.
Второй говорит: «Постараемся».
– Пожалуйста, мальчики…
«Еще один. Тоже весь черно-серебряный. Убийца и сын убийцы!»
Белая дориатская стрела рвется с тетивы. Не защищенного забралом лица вполне достаточно для меткого выстрела.
«Бра-а-ат!» – безумный вопль перекрывает шум битвы.
И тотчас дерзкого лучника поражает дюжина клинков.
Они даже не разобрали, что это женщина.
Была.
– Нимлот!
– Мама!! – в два голоса, отчаянно, не веря в случившееся.
И тотчас – прочь из пещер, в лес, в «бегство» как в битву, потому что это битва и есть – если уж не победить самим, то не дать победить им, этим черно-серебряным демонам, которые страшнее самых мерзких орков, потому что орки – твари Врага, а эти… эти… мама, мама, как же так, этого просто не может быть, это неправда… бегом, быстрее, погнались, я же слышу, брат, мы сумели, они поверили, а руки сжимают ларец, пустой ларец, вот и всё, что достанется вам, демоны, вот и всё, что вы снимите с нашего трупа… одного трупа на двоих… глупость какая… что только в голову лезет, бежать, бежать дальше, пока хватит дыхания, а его хватит надолго, наш лес нам поможет, а Келеборн уведет, непременно уведет, и их не заметят, а Келегорм…. Келеборн… Келегорм погибнет, непременно погибнет, отец убьет его.
«Оте-е-ец!»
Элуред спотыкается и падает.
Элурин останавливается, схватившись за сердце.
«Отец, я не верю…»
– Сыновей Диора брать живыми, – звучит негромкий голос.
Они отбивались долго. Всё-таки Диор оставил с детьми лучших воинов. Пусть лучшие из лучших ушли с Эльвинг… не думать об этом, не тянуться к ней мыслью, мы уже обречены, но всё, что вы получите, демоны, – это пустой ларец, а она ушла, и Келеборн уведет… круг защитников редеет, скоро и до нас доберутся, вот и хорошо, погибнем как отец… как мама…
Выбитые из рук клинки со звоном падают на промерзшую землю.
Руки завернуты за спину. Быстро скручены.
Несвоевременная мысль: они что, веревки с собой носят? Столь же неуместный ответ: а, это запасные тетивы луков.
Рванулись к ларцу. Ну, вот вам добыча, воры!
– Дирнаур, нет ничего!
Тот, кого назвали Дирнауром, коротко кивает: подведите.
Их подводят.
Лицо безжизненное, как вырезанная из камня маска. Глаза без выражения. Только губы движутся. Тонкие серые губы.
– Где Сильмарил?
Элуред коротко усмехается.
Элурин отвечает:
– А вот этого мы не знаем. Действительно – не знаем. Они ушли уже после того, как вы погнались за нами.
– Яс-сно, – цедит сквозь зубы нолдор. В его лице не меняется ничего. Впрочем, может ли измениться посмертная маска?
Он окидывает взглядом место недавней схватки. Нолдоры быстро (привычно!) делают носилки, чтобы унести с собой тела своих погибших – всё-таки синдары хорошо отбивались. Тел синдар никто не касается – или ждут приказа Дирнаура, хоть безмолвного, движения бровей будет достаточно.
Но он не смотрит на мертвецов.
Он смотрит на живых.
И бросает:
– Связать.
В ответ на недоуменные взгляды своих поясняет:
– Связать от щиколоток до плеч. И оставить тут. Уходим. Всё!
«Ты погиб. Я не вмешался в ваш поединок – ты же запретил. А потом за тебя отомстил твой брат.
Вот и всё.
Я веками отдавал приказы от твоего имени – потому что ты, одинокий охотник, не любил вникать в дела дружины. Я был твоей тенью.
Теперь тебя нет.
Но кое-что я могу еще сделать.
Я могу положить Сильмарил тебе на грудь. Не Маэдросу отдать, нет, не ему, века отдавшему осторожности.
Я отдам Сильмарил тебе. Пусть и мертвому. Он твой, мой лорд.
Только твой».
– Нгвалмэг, Ойокар, Мехтар, вы останетесь. Затаитесь. Чтобы ни одна мышь…
– Командир, не нас учить.
– Знаю. Мальчишки позовут на помощь.
Следопыты кивают.
Дирнаур говорит негромко:
– Не спешите. Пусть уйдут как можно дальше. Потом позовете меня. Нас.
Молча наклонили головы.
– Возьмите запасные плащи – у кого там есть лишний. Сейчас начались заморозки.
– Дирнаур, обижаешь. Мы еще в Форменосе…
Безжизненные глаза вспыхивают огнем:
– Добудете Сильмарил – тогда и станете вспоминать Форменос! А сейчас – взять вторые плащи. Это приказ. Всё!
Холодно, брат… очень холодно…
Терпи, брат. Ты не думай о холоде, а то еще Эльвинг услышит. Испугается за нас… Мы просто умираем. Это нестрашно.
Нестрашно, да. Ты прав. Послушай, а если бы не было бы ничего этого, если бы отец и мама были живы, если бы мы сейчас просто бегали по этому лесу, – ведь мы бы не мерзли, правда?
Правда. Мы от этих веревок мерзнем… скоро всё кончится.
А если развязать? Повернись спиной, я попробую нащупать узлы.
Бесполезно, брат. Этот, Серый, проверил петли – нам не освободиться. Ну, пробуй… убедился?
Д-да. Слушай, а почему нас не убили?
Какая разница?
Нет, погоди. Тут что-то есть… мы им нужны живыми, иначе бы этот просто перерезал нам горло.
Постой… ты слышишь..?
Что?
В лесу – чужаки. Они… демоны. Очень далеко, но – сторожат. Слышишь?
Да.
– Еще раз всё обыскать. Перетряхнуть Менегрот до последнего камня.
Приказ был бессмысленным – если, конечно, считать, что его целью был действительно поиск Сильмарила.
На самом деле, Дирнауру нужно быть дать остаткам дружины Келегорма – бывшей дружины Келегорма – иллюзию дела.
До той поры, пока к мальчишки не дозовутся на помощь и следопыты не найдут путь к Сильмарилу.
Пить хочется…
Вон там лужа.
Она замерзла.
А если локтем ее? Погоди, я попробую.
Не так. Вот… Ой, хорошо. Не думал, что буду пить из лужи и это так вкусно.
О-оо… да.
Ты громче думай.
Что?
Что нам хорошо. Пусть Эльвинг слышит. Пусть не волнуется за нас. Особенно если тут эти…
Наверняка засада. Ждут, что мы своих звать будем.
Вот я и говорю: громче думай, что всё отлично.
А вон там, смотри, дерево упало. Под корни можно доползти, там тепло. Ну, теплее.
Верно. Поползли.
Хорошо?
Прямо как во дворце! Ветра нет, по крайней мере.
Как ты думаешь, Эльвинг ушла? Ее ведь не нашли?
Если нет – то зачем они сторожат нас?
Верно. Слушай, брат… надо умирать.
Как? Я не умею.
Ну и я не умею. Но раз мы им нужны живыми – значит, надо умереть.
Погоди. Ведь мама там, за Морем, одна…
Да…
Надо просто пойти к ней. Чтобы ей не было одиноко.
Ты прав. Мы же не знаем, куда ушел отец. А она… никого рядом…
Мама. Ты улыбаешься. Ты же самая добрая и ласковая на свете.
Ты прижимаешь нас обоих к себе.
С тобой так хорошо. Даже не хочется бежать и сражаться… этого уже не надо, нужно просто быть вместе, чтобы ты улыбалась, чтобы сияли твои глаза, ведь все битвы позади, мы всё сделали правильно, а сейчас надо просто подойти к тебе, и пусть нет отца, но это не в наших силах, зато мы вместе, а с Эльвинг всё в порядке, ты же знала, что Галадриэль позаботится о ней, и Келеборн сдержал слово, только это всё уже неважно, это всё для живых, а мы просто с тобой, потому что тебя надо защищать от одиночества, а мы же воины, это отец так сказал, вот мы и защищаем… то есть это тоже неважно, нет врагов, защищать не от кого, а ты улыбаешься, и улыбаемся мы, и всё хорошо… и больше не холодно, совсем не холодно, ведь если прижаться к маме, то холодно не бывает…
Дирнаур примчался, ощутив мысленный зов.
– В чем дело? Вы зовете так, будто они сбежали!
– Они… сбежали, командир.
– От вас?!
– От нас, – тяжело вздыхает Нгвалмэг.
Ведет Дирнаура к поваленному дереву. Под выворотнем – два тела. Уже инеем покрылись.
– Т-так… Я недооценил мальчишек.
И непрошеной мыслью бьется: «Так же, как Келегорм недооценил их отца».
Дружина, поспешившая следом, толпится вокруг.
Молчат.
Дирнаур достает кинжал, опускается на колени и принимается резать смерзшиеся тетивы на мертвых телах.
Потом бросает через плечо:
– Что смотрите? Воинов не хоронят связанными! Носилки сделайте, а не стойте вокруг меня, как Пелоры!
В тронном зале Менегрота лежало пять тел. Рядом.
Диор, Нимлот, Келегорм, Карантир, Куруфин.
Положили еще два.
– Ступайте, – приказал Дирнаур. – Я потом вас догоню.
С ним не спорили.
Мой лорд. Мой друг… сейчас, наверное, я осмелюсь на это слово.
Тебя ждет суд… есть за что судить. Я совершал то же самое. Мы были правы, мы не могли поступить иначе, но нас осудят. Это известно заранее.
С тобой твои братья. Это немало. Но всё же – если за твоей спиной встану я, как было всегда, – ведь это будет лучше?
Не хуже, уж точно.
Я должен быть с тобою рядом. Я просто не умею по-другому.
– Уже скоро ночь. Почему задерживается Дирнаур?
– Еще раз перебирает сокровищницу…
– Не говори глупости!
– Смотрите!
На вечернем небе разгоралось зарево. Только оно не было закатом.
– Погребальный костер, – тихо сказал Нгвалмэг. – Истинно королевский.
– Но Дирнаур..?
– Ждем до утра, – коротко ответил следопыт, поняв, что за старшего теперь он.
Это донельзя напоминало Лосгар. Только там рыжее зарево отрезало путь в Аман, а здесь оно – наоборот – прямо туда и вело. По крайней мере одного… пути остальных были неведомы дружинникам.
И как тогда в Лосгаре, они все стояли и смотрели. До последнего сполоха.
Серый рассвет.
– Пойдемте, – сказал Нгвалмэг. – Маэдрос ждет нас.
– Почему Маэдрос?
– Келегорм мертв. Теперь Неистовым придется быть ему. А нам – искать Сильмарил. Приманка сбежала, но обойдемся и без нее.
Нолдоры шли на восток, а холодный осенний ветер дул им в спины, кидался пригоршнями мертвых листьев, словно выгоняя их прочь из этих лесов, когда-то бывших Дориатом, Огражденным Королевством, а теперь отданных в добычу мародеру из мародеров – серому ветру, которому всё равно, нолдоры ли, синдары, чьи трупы засыпать листвой и какие пожарища гасить своим ледяным дыханием.
Ветер собрал свою собственную дружину – туч-плакальщиц, и они занялись своим вечным делом.
Им тоже не было разницы между синдарами и нолдорами.
2) Ноло Т. Торлуин
Осенняя песнь безнадежности, или Сумерки Белерианда
Эссэ по мотивам рассказа Альвдис Н. Рутиэн "Холодная осенняя земля"
Именно так следовало бы назвать этот небольшой рассказ. То, как он описывает гибель сыновей Диора, делает эту в общем-то проходную и, я бы сказала, полусказочную историю из «Сильмариллиона» квинтэссенцией трагедии Белерианда.
И самое лучшее в этом рассказе – не блестящие, не лишенные юмора диалоги. Не романтичные образы восьмилетних мальчишек, идущих на смерть-ради – как умеют. И даже не мрачный итог битвы за Дориат.
Самое лучшее – это долгое послевкусие рассказа. Помогающее по-другому взглянуть на иные, более крупные и решающие битвы профессорской древней истории.
За скупыми чертами выхваченного крупным планом эпизода великой и страшной войны за обладание тремя драгоценными камнями (ну ладно, хорошо, ОЧЕНЬ драгоценными) внезапно - слишком внезапно, я бы сказала – возникает образ искалеченного, гниющего заживо Белерианда. Земли, принадлежащей Морготу и гибнущей вместе с ним. Земли, где уже нет места ничему высокому. Ничему героическому. Да просто – ничему.
Нолдорские земли сжались до маленьких полосочек. И эти полосочки скоро некому будет защищать. Да и от кого защищать, собственно, уже непонятно. От Моргота – или от самих себя?
Единственная земля, принадлежащая эльфам изначально, – Дориат - уничтожена. Руками других эльфов. Моргот проявил несвойственную ему обычно мудрость и штурмовать в лоб владения Мелиан не стал даже после ее ухода. Правильно сделал – зачем самому-то стараться? Тем более что и силы уже не те, и хлопот от затаенного королевства никаких…
А остальная часть Белерианда давным-давно принадлежала именно Властелину Севера. Чего бы там кто не думал. И исход войны был предрешен с ее начала. Потому что чем дольше она длилась, тем меньше оставалось тех, кто оказался не затронут губительной бесконечностью пролитой крови, страшных потерь, боли, - всем тем, к чему эльфы изначально не были приспособлены. Чему не могли противостоять. В отличие от людей.
Разница между эльфами и людьми именно в этом аспекте лучше всего видна в истории, с которой и началась гибель Дориата – хотя об этом тогда никто, конечно же, и не думал. В истории Берена и Лучиэни.
Лучиэнь победила потому, что осталась в стороне от войны. С самого начала и до самого конца. Настолько в стороне, что без видимых усилий одолела Валу – который, во-первых, был уже не тот, что раньше, а во-вторых, от такого прямого, почти валинорского, отчаянно светлого воздействия за прошедшие годы, прямо скажем, отвык. В нолдорах Моргот встречал совершенно другие мотивы – смею думать, весьма созвучные его собственной изначальной песне…
Впрочем, Лучиэнь – она и есть Лучиэнь. А вот Берен… Вспомним его действительно трагическую историю: воин, потерявший все. Семью, род, надежду… даже волю к жизни как таковой. Стремление выжить – это все ж таки несколько иное…
И все это оказалось смытым по причине, которая любому эльфу наверняка показалась бы недостаточной. Девушку встретил. Красивую.
И исцелился. Раны – страшные раны – заросли. Потом появились новые, конечно же – но и они со временем перестали так остро болеть.
И именно этому искусству – способностью к бесконечному возрождению и обновлению, забвению всего того, что мешает радоваться жизни здесь и сейчас – эльфы так и не научились. Да и могли ли?
Второй аспект, так же делающий борьбу эльфов совершенно безнадежной – это, как ни странно, их способность чувствовать землю. К моменту прибытия страшных мстителей за Финвэ–и–кражу–Сильмарилей Белерианд уже был землей Моргота. Пропитан его силой. И хотя нолдоры понастроили замков, крепостей, городов, ситуация от этого если и улучшилась, то крайне незначительно.
Замечали ли они сами, как медленно, но верно проникает в их жилы тонкая отрава земли, на которой они обосновались? Или нет, учитывая, что постоянные битвы-стычки-поединки мало способствуют психоанализу – на него просто не остается времени? А эльфы настолько не склонны меняться, что не считают нужным отслеживать изменения, если они все-таки происходят?
И вот он – печальный и закономерный итог тяжкого бессмертия, бесконечной войны и медленного прорастания внутри чуждых эльфам изначально морготовым семенам. Внуки Лучиэни – несмотря на всю их воинственность, очень похожие на Тинувиэль – просто не находят способа выжить. Не в предлагаемых обстоятельствах. А в Белерианде.
Они не замерзают насмерть. А уходят. Потому что для них – таких, какие они есть – в Белерианде попросту нет места.
Не остается его и для Дирнаура – старого, уже искалеченного воина. Для него зримая потеря – это командир. Келегорм. Но не воплощается ли в этом образе тоска по прошлому, которое Дирнаур, сам того не желая, прикончил собственными руками? Потому что он вовсе не хотел убивать детей, да и не мог их убить – но получилось, что убил. А потом уничтожил и себя.
И при этом лишь новый командир отряда Келегорма понимает – хотя и смутно – что именно произошло с Дирнауром. Остальным – все равно. Действительно все равно. Они даже не почувствовали, что перешли грань дозволенного. Перешли грань дозволенного эльфам, если уточнить.
Это люди могут сегодня создать принципы, завтра их нарушить, послезавтра раскаяться, а если повезет, то еще и восстановить принципы в прежнем блеске, а содеянное исправить, насколько это возможно. И идти дальше. Если, конечно, захотят.
Эльфы – нет. Они другие. И пустота, поселяющаяся в душе воина, профессия которого все ж таки убивать, и не всегда за правое дело, в них остается навсегда. Вопрос лишь в том, сколько места она там займет.
Вот он, итог войны в Белерианде. Лучшие из лучших – выбиты. А смены им нет. И быть не может.
И становится наконец-то понятным безумный бросок Эарендила навстречу неизвестности. Потому что даже ему, родившемуся в этом Белерианде, нестерпимо душно. Эльфийская кровь играет, что ж вы хотите…
И становится понятным, почему в Войну Гнева пошли ваниары, а нолдоры, навострившиеся за последние века махать разнообразным оружием, фактически остались в стороне. Мечом ваниары как не владели, так и продолжали не-владеть – их сила была совершенно другой. Светоносной. Если хотите, жестокой в своей беспощадной яркости. Но – яркости. От которой Моргот и его майары, напоминаю, попросту отвыкли.
И становится наконец-то понятным, почему Белерианд был уничтожен. Да потому, что даже Валары ничего не могли поделать с этой искалеченной, измученной, умирающей землей. И к тому же у них была проблема поважнее – что делать со столь же искалеченными, измученными, вечно умирающими в Мандосе душами эльдар. Которые совершенно не зря заключены в чертогах Намо навечно. В Валиноре – погибнут. Несмотря на то, что теоретически эльфы погибнуть не могут в принципе.
Мне лично хочется надеяться, что решение этой проблемы Валары все-таки нашли. Благо, время было. Может, и Финрода выпустили не за особые заслуги, а в рамках масштабного эксперимента по реабилитации ветеранов Афгана… Первой эпохи, то есть. Но это, разумеется, лишь гипотеза.
А вот в то, что ни Нимлот, ни ее сыновья в Мандосе не задержались, я верю твердо. Потому что они соприкоснулись с войной лишь в одном аспекте. Подвига и самопожертвования. А это – с точки зрения Валинора и глобального развития души – твердый и безусловный плюс.
И все это – заметьте – выведено из маленького рассказа. Который противоречит Толкину ровно в одном. Он про этих детишек и думать забыл.
А мы вот помним.
Они хоть и показались грустными, обречёнными, но прочла с удовольствием. Спасибо, Вань. =) 
